Алюксер, или Блудная страсть у актеров и разведчиков. Книга-талисман - Сергей Попов

«Я не старуху-процентщицу убил. Я самого себя убил» – сказал когда-то студент Раскольников. Вот так и я, невзлюбив коврик в прихожей и себя на нем, убил свою любовь к Гульсары и чувствовал, что тем самым убил себя. Нет, я уже не любил Гульсары, но и никого другого я еще не успел полюбить.

Я сидел в Нескучном саду, сидел на той самой скамейке, где когда-то повстречал Гульсары. Скамейка была уже припорошена снегом. Я смел снег, устроился удобно и смотрел на возвышающийся посреди Москвы-реки памятник борцам за свободу слова, то есть на композицию, где глухонемой Герасим топит лающую Муму. В связи с холодами вода из пасти Муму уже не била. Но фигура Герасима, которая перед тем побывала и изваянием Христофора Колумба и Петра Великого, по-прежнему наводила на окружающих тоску и ужас.

И вот также и мне было тоскливо и ужасно после того, как я осознал, что убил любовь. «Мы – русские. Мы не можем жить без любви – понял я, – любить мы можем по-разному: любить жалея, любить сгорая, любить жертвуя собой. Но мы не можем одного: жить и при этом никого не любить. В этом наша сила и наша слабость. Этой слабостью пользуются все, кому не лень. Но, даже сознавая, что нами пользуются, мы, русские, не перестаем искать для себя предмет любви. И только обретя этот предмет, мы чувствуем, что жизнь задалась. Потому что любовь – это главная составляющая любого из нас. И вдруг меня словно озарило. «Только что, размышляя про любовь, ты, Сергей Сергеевич, открыл закон, закон, по которому живет твой народ» – сказал я себе. Я чувствовал себя Ньютоном, на голову которого мгновение назад упало яблоко. «Это бессмертие! – промелькнуло у меня в голове, – Я только что открыл великий закон и шагнул в бессмертие». Но бессмертие – это обязательно памятник, это переименованный в мою честь город. И тут я вспомнил, какие казусы случаются иной раз с переименованием городов в чью-либо честь.

Вот, например, родился в городе Симбирске писатель Гончаров по имени Ванечка. Всю жизнь хорошие книги писал и пользу людям приносил, прямо как я сейчас, и, когда отошел в мир иной, казалось должен бы быть увековечен посредством переименования города Симбирска в город Гончаровск. Но случилась оказия: в том же Симбирске родился Ульянов, по имени Вовочка, и такого натворил, что со временем тоже должен был увековечиться. К сожалению, это только у людей бывают двойные фамилии, например, Воронцов-Дашков или Мамонтов-Дальский. Я даже знал одну даму, имя которой было Татьяна, а фамилия – Морозова-Мороз. Но у городов двойных названий быть не может, например, Гончаровск-Ульяновск. Поэтому их и переименовывают в честь того из умерших земляков, кто оказался круче. Володя Ульянов со своей братвой оказался круче Вани Гончарова, и Симбирск стал называться не Гончаровск, а Ульяновск. И вся жизнь и труд великого русского писателя, образно говоря, пошли псу под хвост. Никакого тебе увековечивания, как другим. Лично мне такую ошибку совершать нельзя. Но как от нее уберечься? И мне тут же вспомнился другой случай. В городе Вологде прямо около кремля стоит памятник какому-то дядьке с конем. Мы спросили у экскурсовода: «Кому памятник?» «Поэту Батюшкову» – последовал ответ. Мы удивились: «А почему ему? Он, что, здесь родился?» «Все с точностью до наоборот, молодые люди, – ответил экскурсовод, – поэт Батюшков здесь пил и здесь умер». Сейчас, кого ни спроси, никто не вспомнит хоть одну строчку, которую написал поэт Батюшков, но он увековечен. Отсюда я делаю вывод: чтобы шагнуть в бессмертие, нужно не столько с пользой жить, сколько грамотно умереть. Вот, например, как поэт Батюшков. Значит, после того, как я только что сделал открытие, выявив на каком чувстве зиждется мой народ, я должен немедленно просчитать, где мне разумней всего отбросить копыта, чтобы или памятник поставили или город переименовали в мою честь.

В таком случае нельзя умирать в Москве. Во-первых, Москву все равно не переименуют. (На всякий случай я оставлю завещание, чтобы не переименовывали). А во-вторых, существует опасность (и очень большая), что изваяние, которое некогда было статуей Колумба, затем Петра Великого, затем глухонемого Герасима в момент утопления Муму, станет в случае моей кончины в Москве монументом мне. Автор композиции всегда умел держать нос по ветру, а ветер вот-вот задует в мою сторону. Я не хочу жить и бояться, что это многометровое пугало, которое сейчас воздвигнуто на месте предполагаемой гибели собачки, будет когда-то возвышаться и над моим прахом. Поэтому сейчас, когда я так близко почувствовал дыхание смерти, я немедленно направлю стопы в совсем еще молодой город Электросталь. Почему? – Да потому что никто из выдающихся людей не появился там на свет, а главное, не успел в нем умереть, и думаю, не успеет это сделать раньше меня, потому что до Электростали от Москвы езды часа полтора не больше, а я уже бегу на Курский вокзал.

Но как попасть на этот вокзал из Нескучного сада? Нет, в том, своем мире, я прекрасно знал дорогу. Но в этом, параллельном, многое было не так. Не там, например, в Москве стояли памятники и не тем, дома были подвинуты, улицы спрямлены. Куда же я таким образом приду? Но я твердо помнил слова, которые написал мой любимый Веничка Ерофеев: «…Если даже ты пойдешь налево – попадешь на Курский вокзал; если прямо – все равно на Курский вокзал; если направо – все равно на Курский вокзал…» О! Сколько раз я поворачивал то направо, то налево, то вообще шел напролом и поэтому не удивился, что очутился не где-нибудь, а на Курском вокзале. Я сидел на каменном парапете промокший, грязный, в ожидании электрички на Электросталь и думал, увы, не о своем бессмертии, я опять думал о том, почему убил я любовь.

Пронзительный ветер обжигал мне лицо и сдувал слезы, которые буквально струились из моих глаз. Это были слезы досады, это были слезы горечи. Такими слезами я плакал еще ребенком, когда родители мне не купили игрушечный автомат – большой, черный, прямо как у фашистов. В эту минуту, пока еще не было другой любви, я хотел бы остаться у Гульсары, пусть в прихожей, пусть на коврике. Ведь там моя семья. Но откуда тогда во мне вдруг возник зверь, который убил любовь? Я стал искать, откуда он возник. Стоп! Я, кажется, нашёл. Где-то в этом параллельном мире у меня есть старший брат, и он тоже моя семья. И я знал, что обязательно с ним встречусь. И как он, мой брат, посмотрит на то, что я сплю в прихожей в своем собственном доме по навету беженки из Козлы-Орды, да еще в позорном ожидании быть кастрированным? Естественно, ему станет за меня стыдно. На его устах больше не возникнет той замечательной улыбки, о которой столько говорила мать. Вот почему во мне пробудился зверь: я сохранил верность брату.

Но почему нельзя и сохранить верность брату и сохранить любовь?

Это нельзя, потому что я уверен: женщине для счастья нужна любовь. Так считает и брат. Но Гульсары для счастья были нужны деньги, вареная курица, психолог для попугая, термобелье в жару, а главное, зависть тети из Козлы-Орды. Я неправильно выбрал объект любви. Объект любви я противопоставил брату. Козлыордынки, переселяясь к нам в Москву, должны стать такими, как мы, а не сделать нас такими, как они. Тогда нам не будет стыдно за свою любовь и за все, что мы ради этой любви сделали, не будет стыдно перед своими братьями.

А пока… А пока, оставшись без любви, я жду электричку на Электросталь, чтобы в ближайшие часы закончить там свою жизнь.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Рядом со скамейкой стояла женщина, та самая женщина, чью «ракушку» я снес в первый день своей работы во власти, мать той самой девочки, которая бежала по снегу, когда родительницу с разбитой губой вели в «обезъянник». «Вам не нужны фильтры, которые очищают московскую воду? – спросила она и добавила, – Ведь в Москве очень плохая вода.» Я ответил: «Да, вода неважнецкая». «Я – дилер компании, – сказала женщина, – производящей эти уникальные по своим свойствам фильтры». Неожиданно объявили отправление электрички на Электросталь. Я засуетился и тем не менее не забыл поинтересоваться: «А как ваша милейшая дочь?» «О! Она только и говорит, что о вас» – ответила женщина. «Стоп! – сказал себе я, – А если бы на месте Гульсары в перспективе оказалась бы та девочка, которая на встрече с избирателями поклялась, что, когда вырастет, родит мне девочку, такую же, как она сама, если я не стану депутатом (читай «кастратом»)? Этой девочке, как и мне, для счастья нужна любовь. И если у нас с ней и впрямь когда-то будет семья, то мне не будет стыдно перед братом ни за свою любовь, ни за свою семью, ни за всё то, что мне для них придётся сделать..

Конец ознакомительного фрагмента.